Метафоричность публицистического текста является одной из возможностей создания экспрессии, ибо она, как правило, связана с семантическими сдвигами, что приводит к дополнительной экспрессивной насыщенности текста в целом. Но это лишь одна из проблем, которая делает изучение данного явления актуальным. В связи с этим особое значение приобретает работа с образцами публицистических текстов, специальный анализ которых поможет оценить их информативную и художественную ценность, выразительность не на произвольном, интуитивном уровне, а на основе осознанного восприятия языковых средств выразительности.
Метафора и метонимии для авторов публицистики — это инструменты, с помощью которых он строит композицию рекламы, передает ее смысл.
Метафора и метонимия в прессе сама по своей природе осознается только общественной личностью, ибо она имеет социально - общественный характер, она сближает людей и является незаменимым средством в написании рекламы.
Раскрытие метафорического потенциала публицистических текстов через нее позволит полностью осознать тематическую особенность статей в публицистике, а также определить колоссальную значимость метафор при создании текста публицистической статьи.
Сочетаемость слов нередко нарушают авторы текстов в поисках неожиданных образов экспрессии, оригинальных метафор. Чаще всего нарушение закона сочетаемости служит средством для создания тропов, употребленных в переносном значении.
Целью данной дипломной работы является анализ семного анализа метафор и метонимий как способа преодоления переводческих трудностей (на примере текстов публицистического характера).
В соответствии с целью исследования предполагается выполнение следующих задач:
1) определить роль семного анализа как способа интерпретации семантической структуры;
2) рассмотреть метафору и метонимию через призму семного анализа концепции метафоры общелингвистического характера;
3) определить особенности текстов публицистического характера;
4) изучить роль семного анализа при выборе адекватного способа преодоления трудностей при переводе публицистических текстов.
В ходе исследования были использованы следующие методы: метод контекстологического анализа и метод анализа словарных единиц.
В работе представлены точки зрения таких лингвистов, как И.В. Арнольд, Н.Д. Арутюнова, М.М. Бахтин, М. Блэк, В.В. Виноградов, М.В. Никитин, В.Н. Вовк, И.В. Толочин, Г.Н. Скляревская, А. Ричардс.
Дипломная работа состоит из введения, трех глав, заключения, списка использованной литературы.
Глава 1. Метафорические и метонимические преобразования семантической структуры слова.
1.1 Семный анализ как способ интерпретации семантической структуры слова.
Сущность семного анализа заключается в выделении признаков совокупности исследуемых языковых единиц, с помощью которых одни единицы различаются между собой, другие, напротив, объединяются в группы или совокупности.
Однако, языковые единицы отличаются одна от другой на основании определенных признаков, называемых дифференциальными. Признаки, способствующие объединению единиц, имеют название интегральные. В зависимости от того, какие единицы сопоставляются между собой, один и тот же признак может быть и дифференциальным, и интегральным.
В самом широком смысле семный анализ значения представляет собой набор процедур, в результате которых составляется определение слова, представляющее собой структурированный тем или иным образом набор семантических компонентов, определяющих рамки применимости данного слова.
Слова могут исследоваться с помощью семного анализа в отдельности и лексическими группами. Описание лексических групп строится путем выделения в содержании входящих в них единиц компонентов, с помощью которых одни слова в группе различаются между собой, другие отождествляются.
Например, семантическая структура слова groom построена на основании его четырех значений, выделяемых словарями: 1) конюх, грум; 2) жених; 3) придворный; слуга, прислуга; 4) парень; дружище. Кроме того, внутри каждого значения выделяются присущие ему семантические признаки, посредством которых оно отличается от других значений.
Этот вариант семного анализа носит название «вертикально – горизонтальный», но характерен он лишь для определенной стадии развития метода, так как слова анализируются без учета синтагматических отношений, представление, в лучшем случае, имеет вид упорядоченной последовательности компонентов. Этот элементарный вариант компонентного анализа дает приемлемые результаты, если применяется к конкретной лексике. Но если анализировать слова, которые обозначают не предметы или явления, а их свойства, то данный вариант неприменим, необходимы другие процедуры – «процедуры анализа пересекающихся значений», т.е. рассмотрение слов в сочетании с данным словом. Данный вариант компонентного анализа имеет следующую поэтапную последовательность:
«Этап 1: найти слова, близкие к данному по значению, т.е. слова из того же семантического поля, которые могут использоваться применительно к тем же объектам или событиям.
Этап 2: выявить круг объектов, которые могут описываться с помощью отобранных слов… При этом эффективный метод состоит не в том, чтобы перечислять сотни приемлемых … словосочетаний с данными словами, а в том, чтобы найти такие контексты, в которых та или иная единица либо неприемлема совсем, либо выглядит необычно… Это называется анализом отрицательного языкового материала…
Этап 3: … выявить те аспекты близких значений, на которых основано их противопоставление…
Этап 4: перечисление существенных признаков слова, по которым оно противопоставлено своим квазисинонимам…».
Семный анализ значений слов способствовал проникновению в семантику экспериментальных методов исследования. Однако следует отметить, что компонентный анализ осуществляется в основном на материале существительных, это подчеркивает номинативный характер компонентов, используемых для описания значений.
В свете проанализированного нами материла может показаться, будто каждое слово имеет одно четкое и определенное денотативное значение, которое может быть задано строгим десигнативным правилом, в точности сообщающим нам, при каких условиях слово должно употребляться. Но в действительности дело обстоит вовсе не так просто.
Многие слова (возможно, даже большинство слов) используются в более чем одном смысле. Английское слово found употребляется для как обозначения некоторого действия (основывать), так и в качестве формы прошедшего времени глагола find «находить». Одна и та же последовательность звуков в таких случаях оказывается соотносимой с совершенно различными значениями, причем отсутствие какой-либо связи между этими значениями дает основание усматривать в этих и им подобных случаях не одно слово с разными значениями, а несколько разных слов - омонимов, случайно совпадающих по форме (возможно, с некоторого момента). При полисемии значения некоторого слова хотя и различны, но связаны между собой, или, иначе говоря, имеют существенную общую часть. Например, рус. рисование и англ. painting может обозначать как сам процесс
«создания» картины, так и вид искусства. Слово theatre может означать либо театр, в котором показывают спектакли, либо род искусства, произведениями которого являются спектакли. Полисемия не разрушает тождества слова, которое рассматривается как целостная, но многозначная единица языка. Омонимия и полисемия, как правило, не создают путаницы; благодаря достаточному различию значений контекст обычно указывает на подразумеваемый смысл слова. Но в иных случаях значения столь близки друг другу, что говорящий, зная эти значения, может легко «соскальзывать» от одного к другому. Так, про человека, который читает только один журнал, к примеру, на который он подписан, и дома у него лежат сотни выпусков этого журнала, то можно сказать: He has one magazine или He has a thousand magazines, в зависимости от того, употребляется ли слово magazine в значении типа (один журнал, издающийся периодически и поэтому представленный множеством номеров) или в значении экземпляра (сам подразумеваемый физический предмет). Is this the same bird that we saw in your garden yesterday? Некоторые скажут «да», некоторые – «нет». Но этот спор будет чисто словесным: если под «the same bird» имеется в виду физически та же самая птица, то точный ответ, вполне вероятно, окажется отрицательным; если же подразумевается птица, принадлежащая к тому же виду, то ответ имеет полное право быть положительным. Когда встречаются такие случаи неоднозначности, то важно понять, что они могут быть разрешены путем тщательного различения разных смыслов, вкладываемых в употребляемое слово или словосочетание. Словесные споры возникают тогда, когда люди думают, что расходятся во мнении о фактах, тогда как в действительности их разногласия проистекают лишь из-за того, что отдельные ключевые слова имеют для спорщиков разные значения. Конечно, абсолютизировать семантические причины споров и конфликтов не стоит, но разобраться, не скрывается ли за непониманием употребление языковых выражений в существенно различных значениях, бывает полезно почти всегда.
Наиболее распространенный тип неоднозначности имеет место при переносном употреблении слова. A dim light – это такой свет, который не режет глаза, а наоборот тускл, a dim idea вообще никак не воздействует на глаза, но в своей области имеет такие свойства, как и тусклый свет, а именно не вполне ясна для понимания. Слово pig в буквальном употреблении обозначает вид млекопитающих, но в переносном употреблении (He is an untidy pig) это слово обозначает неаккуратного человека. Таким образом, возникают пары типа a plate of pasta «тарелка макарон» – see Plate 4 «см. рисунок 4»; his sight was tested «он прошел проверку зрения» – what a beautiful sight! «Какой чудесный вид (зрелище)!»; a warm morning «теплое утро», a warm atmosphere «приятная (теплая) атмосфера»; low wall «низкая стена» – low trick «подлая шутка» ит.п. В большинстве подобных случаев контекст ясно определяет, является ли употребление буквальным или переносным.
Наиболее серьезные проблемы для семантики создаются таким осложняющим фактором, как расплывчатость. «Расплывчатое» – это противоположность «точному». Расплывчатые слова неточны по отношению к миру, который они призваны описывать. Но неточны они могут быть в нескольких различных отношениях
Простейший тип расплывчатости создается отсутствием четкой границы между применимостью и неприменимостью слова. Один предмет отчетливо окрашен в синий цвет, другой столь же отчетливо окрашен в голубой; но где провести четкую разграничительную линию между ними? Голубым или синим следует называть то, что лежит посередине? Или, быть может, мы должны ввести новое понятие сине-голубого цвета? Но это не разрешит указанную трудность, потому что встанет вопрос, где провести границу между синим и сине-голубым и т.д. Когда сама природа дарит нам непрерывность, внутри которой мы хотим провести некоторое разграничение, то любая точка, в которой мы попытаемся это разграничение сделать, будет несколько произвольна. Использование именно «этого», а не «того» слова, по-видимому, предполагает ясную точку перехода, хотя в природе таковой нет. Скалярные (соотносимые с некоторой шкалой) слова – такие, как тихий и громкий, легкий и тяжелый, мутный и прозрачный, иллюстрируют этот тип расплывчатости.
Бывает так, что условия употребления слова описываются множественными критериями. Это не то же самое, что неоднозначность, при которой слово употребляется в нескольких разных смыслах. Но это также не означает, что для употребления слова должно выполняться некоторое множество условий, так как в нормальном случае это имеет место и без всякой расплывчатости. Под «множественностью критериев» имеется в виду тот факт, что не существует никакого единого набора условий, которые задавали бы его употребление, более того, может статься, что не существует вообще ни одного такого условия, которое обязано выполняться для того, чтобы употребление слова было возможным. Существа, которых мы называем birds, как правило, бывают покрыты перьями, способны летать, имеют клюв, две ноги и т.д. Но птица, у которой из-за несчастного случая или нападения хищника осталась лишь одна лапка, также остается птицей; птица, не умеющая летать, также может оставаться птицей (таковы, например, пингвины, киви или страусы) и т.д. Признак A может отсутствовать, пока наличествуют признаки B, C и D; признак B может отсутствовать, пока наличествуют признаки A, C и D и т.д. Ни один из них не является необходимым; достаточно комбинации других. Здесь рушится само различие между отличительными и сопроводительными признаками; вместо этого мы имеем некоторое множество характеристик, наличие которых необходимо для того, чтобы данное слово было применимо к данному предмету. Для того чтобы выборы состоялись, необходимо, чтобы пришло определенное число избирателей, но нет такого избирателя, голос которого был бы необходим при наличии минимального необходимого числа голосов других.
Картину дополнительно усложняют следующие обстоятельства:
1) Иногда нет никакого определенного числа признаков, образующих этот множество: все, что мы можем сказать, это то, что чем в большей степени признаки данного предмета обладают свойством «Х-овости», тем более мы склонны использовать для его обозначения слово «X».
2) Нельзя сказать также, чтобы все эти признаки имели одинаковый вес. Говоря, что кто-то мудр (wise), мы придаем опыту больший вес по сравнению со способностью к решению новых задач.
3) Некоторые признаки могут присутствовать в различной степени: так, практически каждый имеет хоть какой-то опыт, однако чем он шире и продуктивнее, тем выше мудрость (wisdom). Чем более выражен признак «Х-овости», тем с большей уверенностью мы говорим о применимости слова «X».
Расплывчатым может быть не только то слово, которому мы пытаемся дать определение; слова, посредством которых мы это определение даем, также могут быть расплывчатыми. Слово theft означает larceny («кража») в отличие от burglary «кражи со взломом», при которой не только пропадает имущество, но и наносится ущерб зданию, из которого воруют вещи; но достаточно ли этого ущерба для признания наличия взлома, или надо еще, чтобы ущерб был нанесен именно при проникновении в помещение (здание)? Да и когда, вообще, можно назвать нечто кражей? Если один проникает в дом другого и забирает оттуда вещи, которые были украдены другим у первого за неделю до этого, то ворует ли первый? Являются ли взломом разрушения, нанесенные грабителем при выходе из здания? Впечатление точности, возникающее при построении строго сформулированного определения, может быть кажущимся, ибо та расплывчатость, которая характеризовала толкуемое слово, может снова проявить себя в значениях слов, с помощью которых мы пытаемся построить определение, так что ни от какой расплывчатости мы на самом деле не избавимся.
Иногда нам, в практическом плане, и не нужно стремиться к большей точности. Когда кто-нибудь говорит: Тишина звучала угрожающе, то несочетаемость глагола звучать с обозначением явления, для которого характерно отсутствие звука как такового, ничуть не мешает пониманию. Иногда нам действительно надо было бы выражаться точнее, но состояние наших знаний не дает нам возможности что-либо уточнить. Тем не менее, расплывчатые описания в большинстве случаев все же лучше, чем полное отсутствие описаний.
1.2. Метафора и метонимия через призму семного анализа.
Когнитивный подход к изучению метафоры, определивший её статус не только как тропа, фигуры речи, но фигуры мышления, а также прагматический подход, объясняющий понимание метафоры правилами пользования языком, послужили подготовительным этапом для разработки деятельностной теории метафоры, в рамках которой появляется возможность объяснить не только собственно информативную, но и эстетическую функцию метафоры в качестве креативности, нарушающей и изменяющей всякие правила, выполняемую ею прежде всего в поэтической художественной речи.
Два основных семантических свойства художественной речи – изобразительность и иносказательность - определяют особую когнитивную роль метафоры в художественной речи. Метафоричность – важнейшая черта художественного текста. В связи с этим, прежде чем перейти метафоре, рассмотрим основные моменты современного состояния общей теории метафоры.
«Нынешний “теоретический плюрализм”, по выражению одного из исследователей, во взглядах на метафору» не является следствием того, что можно назвать переходным или переломным моментом в развитии лингвистики. Это связано с постепенным переключением основного внимания исследователей с изучения языка как стабильной системы с устойчивыми языковыми значениями на положение языка как творческого процесса порождения смысла в процессе коммуникации.
Именно поворот лингвистических исследований в последние три десятилетия к проблемам функционирования языка в речи, формирования и передачи смысла в высказывании открыл новые грани во многих уже давно исследованных явлениях, к которым принадлежит и метафора. Этому способствовало и «вторжение» в лингвистическую проблематику психологии и социологии, породивших целый ряд междисциплинарных направлений исследования речевой деятельности и ее связи с мышлением и познавательными способностями человека.
В современных трудах по метафоре выделяется 3 основных взгляда на ее лингвистическую природу:
- метафора как способ существования значения слова,
- метафора как явление синтаксической семантики,
- метафора как способ передачи смысла в коммуникативном акте.
В первом случае метафора рассматривается как лексикологическое явление. Такой подход является наиболее традиционным, поскольку тесно связан с представлениями о языке как относительно автономной от речевой деятельности и стабильной системе. Соответственно, представители данного подхода считают, что метафора реализуется в структуре языкового значения слова.
При втором подходе основное внимание уделяется метафорическому значению, возникающему при взаимодействии слов в структуре словосочетания и предложения. Он является наиболее распространенным: для него границы метафоры более широки - она рассматривается на уровне синтаксической сочетаемости слов.
Третий подход - самый инновационный, поскольку рассматривает образное сравнение как механизм формирования смысла высказывания в различных функциональных разновидностях речи. Для данного подхода – это функционально-коммуникативное явление, реализующееся в высказывании/ тексте.
Г.Н.Скляревская в своей монографии «Метафора в системе языка», вышедшей в 1993 году, характеризует первый подход исследования. Автор рассматривает языковую метафору, противопоставляя ее по многим параметрам метафоре художественной. По Скляревской языковая метафора - это готовый элемент лексики. Описывая структуру языковой метафоры, Скляревская Г.Н. включает в сферу своего внимания структуру лексического значения слов, обладающих метафорической образностью. В процессе анализа производится сравнение сем у слова, обладающего буквальным значением, и у слова с метафорическим значением. Метафорическое значение автор определят как «удвоение денотата и перераспределение сем между денотативной и коннотативной частями лексического значения». Образность языковой метафоры осознается только исследователями, а на уровне восприятия речи она не идентифицируется. Языковая метафора не может быть воспринята как таковая рядовыми носителями языка.
Такой подход к трактовке называется узколексикологическим. Предметом исследования при этом подходе являются отдельные лексемы. Их подробный анализ дает интересную информацию о структуре языкового значения отдельных словарных единиц, обладающих изобразительным началом. Однако такой подход не может дать ответ на вопрос о механизмах формирования смысла в различных видах речи. Помимо замечания об автоматичности восприятия языковой метафоры и скрытости ее образного начала от рядового носителя языка, предполагается противопоставление языковой и художественной метафор на основании того, что в отличие от языковой метафоры, которую можно исследовать лингвистическими методами, художественная метафора внесистемная, индивидуальная и не может быть подвергнута теоретическому осмыслению.
Очевидно, что методология лексикологического подхода недостаточна для лингвистического исследования. В наиболее полной форме, как, например, в монографии Г.Н.Скляревской, такой подход подразумевает даже принципиальную невозможность изучения метафоры в тексте.
Существует иная традиция - рассматривать метафору как явление синтаксической семантики. Наиболее ярко эта позиция отражена в работах Н.Д.Арутюновой, М.Блэка, А.Ричардса. Данный подход позволяет получить интересные сведения о влиянии семантической сочетаемости слов на процесс метафоризации. В основе механизма формирования метафоры сторонники семантико-синтаксического подхода видят категориальный сдвиг. Метафора «предлагает новое распределение предметов по категориям и тут же от него отказывается». Суть метафоры – «это транспозиция идентифицирующей (дескриптивной и семантически диффузной) лексики, предназначенной для указания на предмет речи, в сферу предикатов, предназначенных для указания на его признаки и свойства» (Арутюнова, 1990). В метафоре устанавливаются «далекие» связи между понятиями.
М.Блэк называет такой подход» «интеракционистким; под этим названием (interaction theory) в англоязычной литературе известен семантико-синтаксический подход. Основные положения интеракционисткой теории М.Блэка близки по взглядам Н.Д.Арутюновой и полностью соответствуют задачам анализа метафорических словосочетаний или предложений.
Семантико-синтаксический подход дает очень много для понимания природы метафоричности. Основная ценность этого в том, что раскрывается механизм формирования метафорического значения на основе категориальной характеризации, задаваемой самой структурой tenor-vehicle.
Третий подход - функционально-коммуникативный- наиболее актуален для лингвистических направлений, изучающих различные аспекты теории речи. В рамках данного подхода метафора рассматривается как элемент текста. Функционально-коммуникативный подход к метафоре дает методологическую основу для изучения метафор в реальных текстах и позволяет анализировать специфику функционирования метафоры в зависимости от коммуникативной направленности речи. Включение прагматического и когнитивного аспектов в изучении метафоры открывает возможность для анализа своеобразия функционирования метафоры в различных функциональных стилях речи, в том числе художественном. Метафора как компонент смысловой структуры изучена еще далеко не полностью. Многое в фундаментально-коммуникативной теории существует в виде экспериментально подверженных гипотез, нуждающихся в дальнейшем изучении.
М.В.Никитин выделяет следующую типологию метафор по характеру признаков сходства: метафора может быть когнитивной и эмотивно-оценочной; когнитивная, в свою очередь, - онтологической и синестезической, а онтологическая - прямой и структурной.
Онтологическую метафору, прямую и структурную, сближает с синестезической (и отличает от эмотивно-оценочной) то, что в каждом случае стремятся опосредованно, на основе какого-то сходства обозначить и описать объект сравнения (вещь, признак или событие) по собственным признакам этого объекта. Поэтому эти три вида метафор (онтологическая прямая, онтологическая структурная, синестезическая метафоры) сводятся в общую категорию метафор, и им противостоит метафора эмотивно-оценочная, предлагающая переключение из когнитивного сознания в прагматический.
Приведем примеры: «обезьяна» 1) как вид животного, 2) кривляка (прямая онтологическая метафора); «бороться» 1) как «бороться на ковре»; 2) как «бороться со сном» (онтологическая структурная метафора); «сырой» 1) как «сырое мясо»; 2) как в «сырое решение»; «мягкий» 1) как «мягкий грунт», 2) как «мягкий упрек», 3) как «мягкий характер», 4) как «мягкие нравы», 5) как «мягкая вода» (синестезические метафоры); «собачий» 1) относящийся к собаке, 2) скверный, очень плохой; «светлый» 1) как «светлая комната», 2) хороший, как «светлое будущее» (эмотивно-оценочные метафоры) и эмотивно-оценочных коррелятов.
Существенно заметить, что метафоры во многих случаях синкретичны: сходство или тождество онтологических признаков дополняется сходством на уровне восприятия или переживания соотносимых денотатов. Тем самым, относя метафору к одному из типов, мы часто указываем не единственный, а преобладающий тип сходства - по онтологии сущностей, по сходству сенсорного их восприятия, по близости эмотивно-оценочного эффекта, нередко сочетающихся воедино в той или иной пропорции.
Простая метафора выражена одним образом, но не обязательно однословная: “the eye of heaven” как название солнца - это тоже простая метафора: “Sometimes too hot the eye of heaven shines” (W.Shakespeare. Sonnet XVIII).
Простая метафора может быть одночленная и двучленная. Метафора, основанная на преувеличении, называется гиперболической:
All days are nights to see till I see thee,
And nights bright days when dreams do show thee me.
(W.Shakespeare. Sonnet XLIII)
Развернутая, или расширенная, метафора состоит из нескольких метафорически употребленных слов, создающих единый образ, то есть из ряда взаимосвязанных и дополняющих друг друга простых метафор, усиливающих мотивированность образа путем повторного соединения все тех же двух планов и параллельного их функционирования:
Lord of my love, to whom in vassalage
The merit hath my duty strongly knit,
To thee I send this written embassage,
To witness duty, not to show my wit.
(W.Shakespeare. Sonnet XXVI)
Традиционными метафорами называют метафоры, общепринятые в какой-либо период или в каком-либо литературном направлении. Так, английские поэты, описывая внешность красавиц широко пользовались такими традиционными, постоянными метафорическими эпитетами, как “pearly teeth, coral lips, ivory neck, hair of golden wire”. В метафорическом эпитете обязательна двуплановость, указание сходства и несходства, семантическое рассогласование, нарушение отмеченности. Возможны, например, анимистические метафорические эпитеты, когда неодушевленному предмету приписывается свойство живого существа: an angry sky, the howling storm, или антропоморфный метафорический эпитет, приписывающий человеческие свойства и действия животному или предмету: laughing valleys, surly sullen bells.
Особый интерес представляет композиционная или сюжетная метафора, которая может распространяться на весь роман. Композиционная метафора- метафора, реализующаяся на уровне текста. В качестве композиционной метафоры можно привести немало произведений современной литературы, в которых темой является современная жизнь, а образность создается за счет со-и противопоставления ее с мифологическими сюжетами: роман Дж.Джойса «Улисс», роман Дж.Апдайка «Кентавр», и пьеса О’Нила «Траур идет Электре».
Метафора его пользуется в дополнение к обычным языковым механизмам несемантическими ресурсами. Метафора опознается только благодаря присутствию в ней художественного начала. Она с необходимостью предполагает ту или иную степень артистизма. Не может быть метафор, лишенных артистизма, как не бывает шуток, лишенных юмора. Конечно, встречаются безвкусные метафоры, но и в них есть артистизм, даже если его и не стоило обнаруживать или можно было лучше выразить.
Д.Дэвидсон утверждает, что метафоры означают только то (или не более того), что означают входящие в них слова, взятые в своем буквальном значении. Поскольку этот тезис идет вразрез с известными современными точками зрения, то многое из того, что он сказал, несет в себе критический заряд. Метафора при свободном от всех помех и заблуждений взгляде на нее становится не менее, а более интересным явлением.
Мысль о семантической двойственности метафоры принимает разные формы - от относительно простой у Аристотеля до относительно сложной у М. Блэка. Ее разделяют и те, кто допускает буквальную парафразу метафоры, и те, которые отрицают такую возможность. Некоторые авторы особо подчеркивают, что метафора, в отличие от обычного словоупотребления, дает прозрение,- она проникает в суть вещей. Но и в этом случае метафора рассматривается как один из видов коммуникации, который, как и ее более простые формы, передает истину и ложь о мире, хотя при этом и признается, что метафорическое сообщение необычно, и смысл его глубже скрыт или искусно завуалирован.
Метафора заставляет обратить внимание на некоторое сходство — часто новое и неожиданное - между двумя и более предметами. Это банальное и верное наблюдение влечет за собой выводы относительно значения метафор.
В метафоре определенные слова принимают новое, или, как его иногда называют, “расширенное” значение. Это расширение должно быть тем, что философы называют расширением слова (extension of the word), то есть относиться к классу сущностей, которые это слово называет.
Это объяснение в любом случае не может считаться полным, ибо если считать, что слова в метафоре обладают прямой референцией к объекту, тогда стирается разница между метафорой и введением в лексикон нового слова: объяснить таким образом метафору - значит уничтожить ее.
Зависит или не зависит метафора от нового или расширенного значения - это еще вопрос, но то, что она зависит от буквального значения, - это несомненно: адекватное представление концепта метафоры обязательно должно учитывать, что первичное или буквальное значение слов остается действенным и в их метафорическом употреблении.
Возможно, тогда можно объяснить метафору как случай неоднозначности (ambiguity): в контексте метафоры определенные слова имеют и новое, и свое первичное значение; сила метафоры прямо зависит от нашей неуверенности, от наших колебаний между этими двумя значениями.
Многозначность слова, если она имеет место, обусловлена тем фактом, что в обычном контексте слово означает одно, а в метафорическом — другое; но в метафорическом контексте отнюдь не обязательны колебания. Конечно, можно колебаться относительно выбора метафорической интерпретации из числа возможных, но мы всегда отличим метафору от неметафоры. В любом случае эффект воздействия метафоры не заканчивается с прекращением колебаний в интерпретации метафорического пассажа. Следовательно, сила воздействия метафоры не может быть связана с такого рода неоднозначностью.
Иногда бывает так, что слово в одном и том же контексте имеет два значения, причем нужно одновременно учитывать их оба. Или если слово предполагает тождество значения можно сказать: то, что на поверхности выступает как одно слово, в действительности представляет собой два слова.
Игра слов - часто встречающийся прием, но метафора далека от него. Метафора не нуждается в удвоении: какими значениями мы наделили слова, такие значения и сохраняются при прочтении всего выражения.
Предположение относительно аналогии с игрой слов можно модифицировать, приписав ключевому слову (или словам) в метафоре два различных значения - буквальное и образное - одновременно. Можно представить буквальное значение как скрытое, как нечто ощущаемое, что воздействует на нас, не проявляясь в контексте открыто, тогда как образное значение несет основную нагрузку. В этом случае должно существовать правило, которое связывало бы оба значения, ибо иначе такое объяснение сведется к теории неоднозначности (ambiguity). Это правило утверждает, что по крайней мере для многих типичных случаев слово, выступающее в своем метафорическом значении, прилагается ко всему тому, к чему оно прилагается в своем буквальном значении, плюс к чему-то еще.
В метафорическом контексте слово имеет новое значение, а употребление метафоры дает, таким образом, возможность узнать это значение. В ряде случаев действительно фактически не играет роли, будем ли мы о слове, встретившемся в некотором контексте, думать как о метафоре или как об употребленном в ранее неизвестном, но все же буквальном смысле.
В одном контексте метафорическое слово, употребляясь сотни и даже тысячи раз, все равно остается метафорой, тогда как в другом контексте слово может быть воспринято как буквальное практически с первого раза.
Если бы метафора, наподобие многозначного слова, имела два значения, то можно было бы ожидать, что удастся описать ее особое, метафорическое значение, стоит лишь дождаться, когда метафора сотрется: образное значение живой метафоры должно навсегда отпечататься в буквальном значении мертвой. Несмотря на то, что некоторые философы разделяют эту точку зрения, Дэвидсону она представляется в корне неверной.
Можно узнать о метафорах много интересного, если сопоставить их со сравнениями, ибо сравнения прямо говорят то, к чему метафоры нас только подталкивают. Здесь надо учесть сложность процесса подбора сравнений, которые бы в точности соответствовали той или иной метафоре.
Точку зрения, согласно которой особое значение метафоры идентично буквальному значению соответствующего сравнения (similar) (если это “соответствие” найдено), не следует путать с распространенным взглядом на метафору как на эллиптичное сравнение. Эта теория не проводит различия между значением метафоры и значением соответствующего ей сравнения и не дает возможности говорить об образном, метафорическом или особом значении метафоры. Эта теория выигрывает в простоте, но простота делает ее неэффективной. Ибо, если считать буквальным значением метафоры буквальное значение соответствующего сравнения, то тем самым закроется доступ к тому, что раньше понималось под буквальным значением метафоры. Именно это значение определяет эффективность метафоры, что бы потом ни привносилось в нее под видом небуквального, то есть образного, значения.
Этим теориям метафоры- теории эллиптичного сравнения и ее более утонченному варианту, приравнивающему образное значение метафоры к буквальному значению сравнения, — присущ один общий большой недостаток, по мнению Дэвисона. Они делают глубинное, неявное значение метафоры удивительно очевидным и доступным. В каждом конкретном случае скрытое значение метафоры может быть обнаружено путем указания на то, что является обычно самым тривиальным сравнением: “Это похоже на то”. Такое сравнение тривиально, поскольку все бесконечным числом способов уподобляется всему. А между тем метафоры часто трудно интерпретировать и совсем невозможно перефразировать.
Сравнение заявляет о сходстве вслух, — и именно поэтому здесь труднее, чем для метафоры, предположить наличие какого-то второго значения. Метафора и сравнение — это только два вида приемов среди бесконечного множества средств, заставляющих сравнивать и сопоставлять, привлекающих внимание к тем или иным явлениям окружающего мира.
Весь ход рассуждения вел к выводу, что те свойства метафоры, которые могут быть объяснены в терминах значения, должны быть объяснены в терминах буквального значения входящих в метафору слов. Из этого вытекает следующее: предложения, в которых содержатся метафоры, истинны или ложны самым обычным, буквальным образом, ибо если входящие в них слова не имеют особых значений, то и предложения не должны иметь особых условий истинности. Это вовсе не отрицает существование метафорической истины, отрицается только ее существование в пределах предложения. Метафора на самом деле заставляет заметить то, что иначе могло бы остаться незамеченным.
Наиболее очевидное семантическое различие между метафорой и сравнением заключается в том, что все сравнения истинны, а большинство метафор ложно. Дело, конечно, не в какой-то абсолютной ложности, а в том, что оно должно быть воспринято как ложное. Заметим, что происходит, когда предложение, которое мы используем как метафору, то есть как ложное, оказывается истинным, когда мы начинаем располагать новыми сведениями об отраженном в этом предложении факте или событии.
Обычно только тогда, когда предложение воспринимается как ложное, ему придается статус метафоры и начинаются поиски глубинных импликаций. Возможно, именно поэтому ложность большинства метафорических выражений очевидна, а все сравнения — тривиально истинны. Абсурдность или противоречие в метафорическом предложении страхует от его буквального восприятия и заставляет понять его как метафору.
Явная ложность метафоры - это норма, но иногда в дело вступает и очевидная истинность.
Ни одна теория метафорического значения или метафорической истины не в состоянии объяснить, как функционирует метафора. Язык метафор не отличается от языка предложений самого простого вида — в этом Дэвидсон убеждал на примере сравнений. Что действительно отличает метафору — так это не значение, а употребление, и в этом метафора подобна речевым действиям: утверждению, намеку, лжи, обещанию, выражению недовольства и т. д. Специальное использование языка в метафоре не состоит — и не может состоять — в том, чтобы “сказать что-то” особое, в той или иной степени завуалированно. Ибо метафора говорит только то, что лежит на ее поверхности, — обычно явную неправду или абсурдную истину. И эти очевидные истины и неправда не нуждаются в парафразе — они уже даны в буквальном значении слов.
Метонимия, как яркий символический троп, остается категорией описательной. Она создаёт и усиливает зрительно ощутимые представления, будучи при этом способом не прямой, а косвенной характеристики явления. В отличие от сравнения метонимия отметает все сопутствующие признаки, очищая, типизируя основной для данной ситуации признак. Ю.М. Лотман определяет акт метонимии как выделение существенно-специфического и элиминирование несущественного: "Эта часть женщины есть женщина". В этом смысле метонимию действительно можно рассматривать как художественную "стенографию».
По мнению У.Эко, метафорическая замена (субституция) основывается на метонимической практике. Метонимические связи переходят в метафорические, что представляет собой особый механизм эвристических функций языка, т.е. функций, направленных на поиск решений. Это становится возможным благодаря тому, что метонимические замены, опираются на определённую более или менее устойчивую семантическую модель. Так, метонимические сдвиги во многих случаях связаны с сокращением словосочетаний (изделия из стекла - стекло), т.е. внешне подобны таким фактам изменения значений, которые обусловлены контекстными связями слов.
О том, что метонимия - контекстуальное выражение, писали многие исследователи. Ж.Лакан указывал на то, что метонимия основывается на связи слов (word-to-word connection), в то время как метафора это замена одного слова на другое. Именно поэтому метафора перефразируется в сравнение при помощи подсобных слов, а с метонимией этого сделать нельзя. Ещё раньше Р. Лобсон определил, что для метафоры характерны отношения сходства (и, соответственно, парадогматические отношения), а для метонимии характерны отношения смежности (и, соответственно, синтагматические отношения). Это вопрос, по мнению И. В. Толочина, более актуален для изучения художественной прозы, где различия между категоризацией по смежности и по аналогии существенны. В поэзии метонимия имеет подчинённый характер и может рассматриваться как частный случай метафорической категоризации. О сложности и подчас невозможности разделения метафоры и метонимии в поэзии убедительно пишет Н.О. Гучинская.
Метонимические связи, основанные на смежности, очень разнообразны:
- название символа, употреблённого вместо названия того, что он обозначает: throne, crown вместо "королевская власть", "престол";
- название инструмента, орудия вместо названия действия: to give one`s heart to smb;
- следствие вместо причины: he (рыба) desperate takes the death (глотает гибельный крючок);
- название характерного признака вместо названия его носителя: blue suit grinned, т.е. характеризующая функция реализуется со знаком "минус";
- абстрактные существительные, обозначающие эмоцию, состояние, процесс, употребляемые вместо названия их субъекта или объекта: subservivience sprang round the corner.
В этих и других метонимиях обычно имеет место процесс обобщения, когда мы имеем дело не с предметными представлениями, а с представлениями о предметных представлениях.
Можно сказать, что метонимия основана на фактической смежности, т.е. определённых знаниях. Например, знания о содержимом, когда вместо него называется контейнер (I`ll have a glass; the hall applauded); знание о вещах, которые сделаны из материала, называемого вместо них (a glass; an iron); знание о сфере деятельности, когда деятель употребляется вместо продуктов деятельности (to buy a Ford); знание того, что столица является символом государства плюс. географические познания (talks between washington and Moscow); знание о каком-либо событии, если вместо него называется место его действия (Watergate changed the politics); иногда это знание о полисемии, например, в случае названия причины вместо следствия (his natove tongue is German).
С точки зрения семантики метафора - комбинация референтов, приводящая к семантической концептуальной аномалии. Метонимия же действует иначе, не соединяя референты с противоположными семантическими маркерами. В терминах когнитивной лингвистики метафора предполагает наложение различных когнитивных моделей. Рассмотрим пример: "Sometimes too hot the eye of heaven shines" (Shakespear, Sonnet 18). В данном случае общего в категориях eye и sun, не принадлежащих одной модели, достаточно, чтобы метафорически обозначить солнце как "eye of heaven". Для выявления общих атрибутов не нужны глубокие знания о глазах и солнце. Достаточно образно представить, что оба круглые, или посылают людям взгляды или лучи, или "открыты" днем и "закрыты" ночью, а также то, что вид обоих может что-то рассказать, например, о настроении человека или о погоде.
Метонимия же реализует наложение внутри одной модели. Одна категория в пределах одной модели замещает другую. Следовательно, главная функция метонимического выражения - активизировать одну когнитивную категорию, соотнося её с другой в рамках одной модели, и таким образом выделить её саму или субмодель, к которой она принадлежит. Рассмотрим примеры:
We need a couple of strong bodies for our team.
There are a lot of good heas in the university.
We need some new faces around here.
Очевидно, во всех трёх предложениях говорится о людях, но в каждом случае подчёркивается определённый аспект человека. В спортивном контексте первого предложения высвечивается модель physical strength, связанная с категорией body; в университетском контексте - модель intelligence, связанная с категорией head. Категория face особенно адекватна в контексте знакомства, потому что именно лицо мы обычно воспринимаем в первую очередь при встрече с незнакомыми людьми.
Интересно заметить, что категории и модели цели (target) довольно абстрактны, в то время как источника (source) - более конкретны. И хотя это наблюдение не основывается на тщательном и систематическом изучении обширного материала, оно тем не менее представляет определённый интерес. Можно предположить, что эти два списка демонстрируют то, что мы опираемся над модели конкретного мира, чтобы концептуализировать абстрактные явления. Другими словами, наша концептуализация моделей абстрактных категорий как бы "перемалывается" в нашем опыте общения с людьми, повседневными вещами, действий и событий.
Таким образом, как и в случае с метафорами, структура метонимических концептов - это не только язык, но и наши мысли, отношения и действия. Как и метафорические концепты, метонимические тоже перемалываются в нашем опыте. И в случае с метонимическими концептами это "перемалывание" более очевидно, так как обычно прямо указывает на причинные и физические связи.
Список использованной литературы
1. Bain A. English Composition and Rhetoric. L.,1887.
2. Barfield O. Poetic Diction and Legal Fiction. New-Jersey,1962
3. Beardsley M. C. Aesthetics problems in the philosophy of criticism NY, 1958
4. Beardsley M. C. The metaphorical twist //Philosophy and phenomenological research, 1958, №22
5. Black M. Metaphor., NY, 1984
6. Black M. Models and metaphors. Ithaca, NY, 1962
7. Black M. More about metaphor //metaphor and thought. Cambridge, 1993
8. Camac M. & Glucksberg S. Metaphors do not use associations between concepts, they create them //Journal of psycholinguistic research, 13, 1984
9. Cohen T. Figurative Speech and Figurative Acts. 1975.
10. Croft W. The role of domains in the interpretation of metaphors and metonymies //Cognitive linguistics 4, 1993
11. Eco U. The role of the reader. Bloomington, 1984
12. Gibbs R.W. When is Metaphor? The idea of understanding in the theories of metaphor.L. 1992
13. Grice H. P. Logic and conversation. //Synthax and semantics: Vol. 3: Speech acts. NY. 1975
14. Hawkes T. Metaphor. London, 1972
15. Hesse M. Revolutions and reconstructions in the philosophy of science. Bloomington. Indiana, 1980
16. Lacan J. Ecrites. A selection. NY. London, 1977
17. MacCormac E. R. A cognitive theory of metaphor. Cambridge, London, 1985
18. Searle J. Metaphor //Metaphor & thought. Cambridge. 1993
19. Tourageau R. & Sternberg R. Understanding & appreciating metaphors //Cognition, 11, 1982
20. Way E. C. Knowledge, representation and metaphor. London. 1991
21. Абрамова Г. А. Метафора в тексте англоязычной рекламы. Киев, 1980
22. Абрамович Г.А. Введение в литературоведение. М.,1965.
23. Аверинцев С. С. От слова к смыслу. М, 2001
24. Алексеев Н. И. Метафора как объект исследования в философии и психологии // Вопросы психологии 1996, №2
25. Анашкина Е. В. Дискурсивный аспект функционирования стилистического приема метонимии (на материале англоязычной художественной прозы). М, 2003
26. Апресян Ю. Д. Лексическая семантика М, 1992
27. Аристотель. Об искусстве поэзии. М.,1957;
28. Аристотель. Поэтика. соч. в 4тт., т.4.М.,1984
29. Арнольд И.В. Стилистика современного английского языка. М.,1960
30. Арутюнова Н.Д. Метафора и дискурс/теория метафоры. М.,1990.
31. Блинкина-Мельник М. М. Рекламный текст. ОГИ, 2003
32. Виноградов В.В. Стилистика. Теория поэтической речи. М.,1963.
33. Власова С. П. Рекламный конструктор М, 1998
34. Вовк В. Н. Языковая метафора в художественной речи. Киев, 1986
35. Вовк В.Н. Языковая метафора в художественной речи//Природа вторичности номинации. Киев, 1986
36. Глазунова О. И. логика метафорических преобразований. СПб, 2000
37. Дейнан Э. Метафоры. М, 2003
38. Дэвидсон Д. Что означают метафоры. М.1990
39. Дюжикова Е.А. Метафора в словосложении. Владивосток,1990.
40. Еремин А. Н. переносные значения в просторечии. Калуга, 1998
41. Канарская О. В. Метафоризация языка как способ его инновационного изучения Л. 1991
42. Королева О. Э. Метонимия как тип значения: семантическая характеристика и сферы употребления. Обнинск, 2002
43. Кохтев Н. Н. Реклама: искусство слова. МГУ, 1997
44. Крюкова Н. Ф. Метафорика и смысловая организация текста. Тверь, 2000
45. Крюкова Н. Ф. Средства метафоризации и понимание текста. Тверь, 1999
46. Лагута О. Н. Метафорология: теоретические аспекты Новосибирск, 2003
47. Лотман Ю. М. и тартуско-моковская семиотическая школа. М, 1994
48. Лочмеле Г. Д. Заголовок в тексте англоязычной коммерческой рекламы. Л, 1988
49. Метафора в языке и тексте. М, 1988
50. Мутовина М. А. Англоязычная научно-техническая реклама: стилистико–прагматический анализ. Братск, 2001
51. Никитин М. В. О семантике метафоры //Вопросы языкознания 1979, № 1
52. Никитин М.В. Курс лингвистической семантики. СПб.,1997
53. Никифорова О.И. Психология восприятия художественной речи. М.,1972.
54. Ожегов С.И. Словарь русского языка: 7000 слов/под редакцией Шведовой М. Русский язык,1990.
55. Петрушко М. В. Эмоционально-экспрессивные средства воздействия рекламного текста. М, 2000
56. Рекламный текст. Семиотика и лингвистика. М, 2000
57. Рикёр П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике, М., 1995
58. Скляревская Г. Н. Метафора в системе языка СПб, 1993
59. Снегирева Л. А. Прагматические импликатуры рекламных текстов. Минск, 2001
60. Теория метафоры, М, 1990
61. Толочин И.В. Метафора и интертекст в англоязычной поэзии. СПб.,1996
62. Троицкий И.В. Уроки словесности//Русская речь.1990, 9.
63. Харченко В. К. Функции метафоры Воронеж, 1992
64. Шатин Ю. В. Построение рекламного текста. М, 2003
65. Щербина Н. В. Американский рекламный текст в аспекте взаимодействия языка и культуры. Хабаровск, 2002